Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно
знал все лучшие произведения французской
литературы, так что мог и любил часто цитировать места
из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им
из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной
литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Вы, разумеется,
знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость чистая. Но жажда знания завлекла его в кружок гимназистов и гимназисток —
из богатых семей; они там, прикрываясь изучением текущей
литературы… тоже
литература, я вам скажу! — почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил рукою над своей головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их
знает что!
Он
знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон,
знал всю, не очень богатую, игру ее лица и был убежден, что хорошо
знает суетливый ход ее фраз, которые она не очень осторожно черпала
из модной
литературы и часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия.
Выросши
из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера,
знал древние и новые языки, хотя ни на одном не говорил,
знал все
литературы, был страстный библиофил.
Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой
из уст ихних вряд ли что можно будет
узнать, — нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной
литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, — книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
En fait de litterature, [
из области
литературы (франц.)] я
знаю «Вихрь полунощный, летит богатырь», «Оставим астрономам доказывать» — une foule de choses en un mot. [кучу вещей, одним словом (франц.)]
Воротясь с фабрики, она провела весь день у Марьи, помогая ей в работе и слушая ее болтовню, а поздно вечером пришла к себе в дом, где было пусто, холодно и неуютно. Она долго совалась
из угла в угол, не находя себе места, не
зная, что делать. И ее беспокоило, что вот уже скоро ночь, а Егор Иванович не несет
литературу, как он обещал.
— Мы здесь рассуждаем об том, — говорит он мне, — какое нынче направление странное принимает
литература — всё какие-то нарывы описывают! и так,
знаете, все это подробно, что при дамах даже и читать невозможно… потому что дама — vous concevez, mon cher! [вы понимаете, мой милый! (франц.)] — это такой цветок, который ничего, кроме тонких запахов, испускать
из себя не должен, и вдруг ему, этому нежному цветку, предлагают навозную кучу… согласитесь, что это неприятно…
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на
литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая в последние годы в Петербурге, он никого не встречал
из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? — бог
знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
Хотя поток времени унес далеко счастливые дни моей юности, когда имел я счастие быть вашим однокашником, и фортуна поставила вас, достойно возвыся, на слишком высокую, сравнительно со мной, ступень мирских почестей, но, питая полную уверенность в неизменность вашу во всех благородных чувствованиях и
зная вашу полезную, доказанную многими опытами любовь к успехам русской
литературы, беру на себя смелость представить на ваш образованный суд сочинение в повествовательном роде одного молодого человека, воспитанника Московского университета и моего преемника по службе, который желал бы поместить свой труд в одном
из петербургских периодических изданий.
Вследствие таковых качеств, успех его в
литературе был несомненный: публика начала его
знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили: дело в том, что, вступая почти в каждую редакцию, Миклаков,
из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
Надежда Антоновна. Да зачем ей, скажите, мой друг, зачем ей иметь понятие о вещах, которые всем известны? Она имеет высшее образование. У нас богатая французская библиотека. Спросите ее что-нибудь
из мифологии, ну, спросите! Поверьте, она так хорошо знакома с французской
литературой и
знает то, о чем другим девушкам и не грезилось. С ней самый ловкий светский говорун не сговорит и не удивит ее ничем.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица; искусство почти всегда угождает ему; и не
знаем, найдется ли, например, в русской
литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно
знал политическую экономию, читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно жалел только о том, что, не
зная новых языков, он не может пользоваться богатой европейской
литературой по разным экономическим вопросам
из первых рук, а не дожидаясь переводов на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя дома, читал Кетле и Кольба, а работы русского профессора Янсона он
знал почти наизусть.
Но чуть только вопросы расширятся, чуть дело коснется народных интересов,
литература тотчас конфузится и не
знает, что ей делать, потому что она не
из народа вышла и кровно с ним не связана.
Из всех вопросов, занимавших наше общество в последнее время, мы не
знаем ни одного, который действительно был бы поднят
литературою; не говорим уже о том, что ни один не был ею разрешен.
Из этой десятой части половина, наверное,
знала еще гораздо раньше то, на что наконец указывает
литература; а
из остальных одни прочитали и не согласились, а другие согласились, да поняли по-своему, и хорошо, если хоть десятая доля поняла все как следует.
Он смотрел с улыбкой превосходства на все русское, отроду не слыхал, что есть немецкая
литература и английские поэты, зато
знал на память Корнеля и Расина, все литературные анекдоты от Буало до энциклопедистов, он
знал даже древние языки и любил в речи поразить цитатой
из «Георгик» или
из «Фарсалы».
Одно
из лиц Шекспира, не
зная, чем унизить презренного противника, говорит ему: «Я сомневаюсь даже в твоем существовании!» Вы пошли далее, для вас несомненно, что русская
литература не существует.
К тому же это будет тебе некоторою практикою в немецком языке, который ты должен
знать как
из уважения к национальности твоей матери, так и потому, что он имеет обширную и едва ли не лучшую
литературу…
Наукой, как желал работать я, никто
из них не занимался, но все почти кончили курс, были дельными медиками, водились и любители музыки, в последние 50-е годы стали читать русские журналы, а немецкую
литературу знали все-таки больше, чем рядовые студенты в Казани, Москве или Киеве.
—
Из вашей
литературы я
знаю Пушкина и моего друга Ивана Тургенева ("et mon ami Jvan Tourguenew).
Но Тэн зато прекрасно
знал по-английски, и его начитанность по английской
литературе была также, конечно, первая между французами, что он и доказал своей"Историей английской
литературы".
Знал он и по-итальянски, и его"Письма
из Италии" — до сих пор одна
из лучших книг по оценке и искусства и быта Италии. Я в этом убедился, когда для моей книги"Вечный город"обозревал все то, что было за несколько веков писано о Риме.
— Они совсем не загадочные, мой друг, — ответил доктор, — когда я
узнал из истории
литературы, что гений Шекспира был оценен его соотечественниками лишь два века спустя после его смерти, когда я читал о страданиях и лишениях великих людей: Гомера, Данте, Торквато-Тассо, Велисария, Овидия, умершего в изгнании, Мильтиада, окончившего свои дни в темнице, и всех других, которых я не перечисляю — я сам тоже подумал, что слава — это дым, и был готов относиться к ней с таким же, как ты, презрением…
Из этой
литературы я
узнавал, что появились люди, которые распускают вредные слухи о болезни, и что нижегородский генерал таких людей сечет розгами и может когда угодно повесить.